Искусство принадлежит народу? Конечно, нет.

Искусство принадлежит народу?

Нет, ну что за глупость? Конечно, нет. Такого никогда не было, нет и не будет в будущем. Народу интересны только базовые ценности, которые одним предложением можно сформулировать так: оставить жизнеспособное потомство. Это ни хорошо, ни плохо. Просто это так есть.

Искусство это то, что впереди народа. Это то, что везет народ вперед.

Искусство, это, если позволите, паровоз, который тащит за собой десятки спальных вагонов, забитых народом.

Надо ли обывателю выходить из своих уютных купе и переться смотреть паровоз изнутри? Тем более, совать голову в топку? Вряд ли. Там грязно, шумно, тесно, опасно и вообще воняет. Там есть два кочегара, и их достаточно, чтобы довезти миллион народа туда, куда надо. В паровоз имеет смысл заходить только тем, кто хочет стать кочегаром, или тем, кто готов попробовать улучшить его технические характеристики. Остальным — пожалуйте в комфортное купе с белыми простынями и чаем в серебряных подстаканниках.

А если «паровоз-искусство» принадлежит народу, то это как? Весь состав из одних паровозов?

Искусство для народа, это, в первую очередь, конечно живопись.

На ее примере и начнем.

До конца девятнадцатого века — где раньше, где позже — искусством для народа считалась та живопись, которая с точностью до мельчайших деталей передавала изображаемый объект. Будь-то портрет или какой-нибудь красивый пейзаж. Ремеслом такого высокого уровня обладали единицы, и все, что выходило из-под их кистей, считалось искусством. Кто лучше, кто хуже, но некоторые художники довольно выгодно пристраивали свои работы и, не спеша, друг за другом, по мере убытия в мир иной, вписывали себя в историю мировой живописи.

Но к середине девятнадцатого века во Франции был изобретен фотоаппарат, и теперь каждый, кто купит его себе и пройдет трехдневные курсы по обучению этой не хитрой премудрости (пардон, фотографы!), может выдавать портреты и пейзажи с абсолютной точностью в деталях.

И тогда во Франции зародилось новое направление в художественном искусстве — импрессионизм. Это уже был другой изобразительный язык. Это был уже «тепловоз». А «паровоз-реализм» постепенно потерял позиции. Фотографы обжили его и превратили во вполне уютный полу-спальный вагон.

Конечно, народ в целом мало интересуется тем, что тянет его плацкарт, и многие вагоны все еще подцеплены к паровозу «Сафронов и Ко», и ничего с этим не поделаешь. Это их выбор.

С появлением 3D принтеров скульпторы тоже пошли искать другой язык. Кинематограф убивал театр, телевидение убивает кинематограф, Youtube и смартфоны убивают телевидение. Раньше любое представление бродячего театра считалось искусством, теперь только единичные постановки претендуют на это. «Броненосец Потемкин» на заре кино легко вошел в историю искусства кинематографии, а теперь о нем даже в «Одноклассниках» никто не слышал.

Искусство это всегда малая часть большого. Это лучшее из большого. Лучшее по определению не может быть всем целым 

Лучшее это всегда сравнение с остальной, большей частью. Например, у вас есть лучший друг. Он один из сотен. Он лучший. Это и есть, если хотите, искусство (я тут перепрыгиваю из одной области сравнений в другую, чем, наверное, путаю читателя, но, в общем, по-другому пока не умею, извините).

Над первыми импрессионистами народ хохотал в голос. Да что над первыми-то? И сейчас смеются, и будут, наверное, еще долго.

Не все работы становятся шедеврами. Художники ищут, экспериментируют, пробуют, пытаются. Находят нить и сразу теряют. Что-то блеснёт и тут же растворится. Девяносто девять и девять десятых процента потом уходит в корзину. А народу смешно. Он с одинаковой радостью смеется и над кубистами, и над абстракционистами, и над экспрессионистами, и над примитивистами, и над постмодернистами. Над всеми смеётся.

Вспомним хотя бы высмеивателей первых безлошадных карет мистера Карла Бенца? Смешно же всем было, правда? «Иной раз прямо не знаешь, куда деваться от веселья. Просто, знаете, целая улица – как начнет хохотать, ну, спасу нет. Пожарными машинами отливают». ((с) Василий Шукшин. «Печки-лавочки»).

Выставьте Ротко или Поллока перед народом. Обещаю вам веселье и шутки на годы вперед. Как стихнет, объявите им аукционные цены на их работы. Всё! До конца жизни смеяться будут и друг-дружке рассказывать.

То же самое происходит и в Fashion. В той её части, что «паровоз». Всё, что вы видите на фото, это внутренности «тепловоза».

Это модели не для продажи в магазине. Это внутренняя кухня дизайнеров. Это их поиски, эксперименты, опыты. И показываются они только и исключительно (!!!) для специалистов. Дизайнеры ищут новый язык, новые пропорции, новые цветовые композиции, новые сочетания форм и фактур. Почти все из этого пойдет в корзину, единицы работ, возможно, попадут в музей, но точно ничего из этого никогда не попадет на прилавки.

Вы в этом понимаете ровно столько, сколько в устройстве тепловоза. Давайте тогда вытянем из конструкторского бюро какой-нибудь экспериментальный узел и будем смеяться над железнодорожниками, представляя, что они предлагают народу спать всю дорогу на нем? Глупо же? Для народа приготовлены места в вагонах. Там вас ждет ваша «моднаяприталеннаяблузка», «платьенижеколен» и «приличныйкостюмчик».

Да, не все дизайнеры Кристианы Диоры или Коко Шанели, но, я смотрю, и не все финансисты — Соросы и Баффеты, не так ли?

Не сравнивайте детали будущего тепловоза со своим реальным купе, иначе вы становитесь похожими на пассажира, который всю дорогу смеялся над машинистами: и грязно-то у них, и тесно, и вонь такая стоит, что уж лучше вообще не ехать. Есть хорошая поговорка: «Полработы дураку не показывать!»

Они не ехать, они работать.

Искусство, это «паровоз». Паровоз не принадлежит народу, народу принадлежат их спальные места за паровозом. И то временно, только до той станции, до которой оплатил. Там их ждет теплая постель. Только пусть успевают оставлять потомство и хихикать над машинистом, собственно благодаря которому они и продвинулись с места вперед. Но кто у нас умеет благодарить?